Отзыв про лечение пациента с лимфомой Ходжкина в Израиле

Имя: Рахиль Дахан

Диагноз:

• лимфома Ходжкина;
• 4 стадия.

Первые симптомы:

• ноющие боли по всему телу;
• чрезвычайная усталость;
• реактивная сыпь на шее и груди;
• озноб;
• приступы повышенного потоотделения по ночам.

Лечение:

• химиотерапия по схеме ABVD;
• 6 циклов:
• дважды в неделю;
• всего 12 инфузий.

Диагностика

Расскажите о состоянии вашего здоровья до появления первых симптомов.

До этого я ни разу в жизни не болела действительно тяжело. Мне всегда везло; максимум у меня находили грипп, или кишечную инфекцию, или что-нибудь подобное. Я никогда по-настоящему не лежала в больнице. Мне никогда не делали настоящих операций. Я попросту никогда не сталкивалась с болезнями подобного масштаба.

Мне было 29. Я вела очень активный образ жизни. Занималась в “SoulCycle”, пила зеленые соки, следила за своим водным балансом. Мне казалось, что я все делаю правильно. Я была в том возрасте, когда мне легко давались переработки. Я работала до поздней ночи, добивалась повышения. Пропускала ли я периодически приемы пищи? Да, но в целом я отдавала всю себя и всю свою энергию карьере, отношениям, социальной жизни. Вместе с тем я старалась оставаться в хорошей физической форме. Ни в чем не отставала от своих сверстников. Некоторые работали усерднее, чем я. В основном это были финансисты. Мой муж часто проводил за работой целые ночи напролет. Он абсолютно здоров.

Какими были ваши первые симптомы?

Оглядываясь назад, я бы сказала, что симптомы появились примерно за полгода до того, как я наконец узнала свой диагноз. Первые симптомы возникли летом (диагноз мне поставили в феврале следующего года). На груди и шее появилась реактивная сыпь. Я сходила на прием к местному терапевту. Я обращалась к нему по любым вопросам, так как у меня редко случались проблемы со здоровьем.

Врач выписал мне стероиды. Сыпь от них проходила. Однако ближе к осени у меня появились ноющие боли по всему телу. Я очень уставала. Но именно в это время моя загруженность на работе только возросла.

Я приняла повышение. Трудилась еще усерднее. Приходилось отдавать работе много сил. К тому же наступило время праздников, и меня приглашали на корпоративы. На работе мы устраивали офисные вечеринки, дома я устраивала вечеринки для гостей. Очень уставала.

Я списывала все симптомы на затянувшуюся вирусную инфекцию. После обеда у меня начинало понемногу побаливать все тело. Я ложилась спать, и после пробуждения чувствовала себя вполне сносно.

Приближался декабрь, и мое состояние, как перед гриппом, только ухудшалось. Однако я почти не обращала на это внимания.

В конце концов я начала признавать: “Хорошо, возможно, мне нужно пропить антибиотики. Надо сдать кровь на анализ. Что-то надо сделать”. Я думала: “Может, это щитовидка шалит. Или какой другой орган. Или гормоны. Откуда мне знать?” Задумалась я только тогда, когда меня начало бросать в пот по ночам. То есть, после обеда я страдала от болей и озноба, а ночью меня бросало в пот. Правда, не каждую ночь”.

В последние 8 месяцев мне действительно иногда было трудно глотать. Я прилетела в Тель-Авив через неделю и на следующий день уже была записана на прием к профессору Моше Инбар. Я очень нервничала из-за этого, Я вошла в кабинет и впервые встретилась с этим доктором.

Во время операции профессор Инбар действительно сначала удалил часть моей щитовидной железы, а потом подождал 20 минут и вернулся обратно. Он сказал, что это наверняка рак, и под опухолью был положительный лимфатический узел, так что он сказал: “Мы сейчас все это уберем. Нам не нужно, чтобы рак вернулся или что-то еще через несколько лет.”

Читать весь отзыв здесь

Врач – обычный терапевт – сказала: “Если у вас действительно мононуклеоз, эти таблетки – антибиотики и противовирусные – должны помочь. Если симптомы не пройдут за неделю, нужно будет посетить специалиста и исключить такие болезни, как, например, лимфома”. Именно это она и сказала слово в слово.

Если честно, я не придала ее словам никакого значения. Разумеется, у меня не может быть лимфомы. Со мной такого просто не может случиться. Я пропила таблетки, но симптомы не исчезли. В тот период я ощущала не страх, а досаду. У меня не было времени болеть, не было времени на плохое самочувствие. Вот насколько я была далека от проблем собственного тела.

Что побудило вас найти специалиста?

Шли недели, и я решила, что нужно найти специалиста. Я позвонила своему терапевту, и та направила меня к одному из своих друзей, отоларингологу. Отоларинголог обследовал меня и сказал, что у меня все хорошо, что он ничего особенного не видит.

В тот момент я начала нервничать. Уже наступил январь. Прошли праздники. Мои симптомы усилились. Меня теперь бросало в пот каждую ночь. Если специалист полностью обследовал мое горло и увеличенные гланды и сказал, что все хорошо, значит, кружить по кабинетам врачей можно было бесконечно.

Именно тогда я решила взять на себя ответственность за собственное здоровье. Я сказала, что не выйду из кабинета до тех пор, пока он не выпишет мне лекарства или не отправит меня к тому, кто может их выписать. Я сказала: “Я не выйду отсюда до тех пор, пока вы мне не поможете”. Врач ответил: “Хорошо. Вообще-то мой брат – более опытный специалист. Он тоже отоларинголог, но с уклоном в патологии лимфатической системы и вирусные инфекции. Давайте я напишу ему сообщение и узнаю, может ли он вас принять”. Отлично.

Мне назначили консультацию, и я отправилась на прием к очередному специалисту – на этот раз в областной медицинский центр. Я рассказала о своих симптомах, которые носили очень явный характер. У меня болело все тело. Я уставала. Я слегка схуднула, что очень странно при моем образе жизни. По ночам меня бросало в пот. Врач сидел и слушал меня. В конце концов он без колебаний сказал: “Могу я быть с вами честным?” Я сказала: “Да”. Он ответил: “Я думаю, что у вас лимфома. А точнее, лимфома Ходжкина”.

В тот момент я буквально услышала слово “рак”. Дело в том, что я работаю в рекламе фармацевтической продукции и потому знаю все эти термины из онкологии. Хотя в то время я не знала, в чем разница между “Ходжкина” – “неходжкинская”, “фолликулярная” – “нефолликулярная”. Я как будто услышала словосочетание “рак, лимфома” и тут же вспомнила своего дядю. Он умер от неходжкинской лимфомы. Ему было 42 года. И вот я сидела в кресле у врача и думала: “Мне сейчас 29. Мне осталось жить 12 лет”.

Именно в тот момент мой привычный мир разрушился, и началась моя борьба с болезнью. Если вам тоже кажется, что все вокруг рушится, знайте, что бояться и плакать – это нормально. Никто не ждет от вас вечной стойкости. Все только начинается.

Как бы вы описали свой опыт сотрудничества с системой здравоохранения на тот момент?

Весь этот процесс буквально открыл мне глаза. Не верится, что система работает именно так. У меня большой профессиональный опыт – я посвятила много лет своей жизни изучению системы здравоохранения и составлению алгоритмов борьбы с теми или иными болезнями. На бумаге, на слайде, в презентации все это было просто и понятно. В жизни все совсем по-другому.

Когда мне поставили устный диагноз – и это снова сделал врач из областного центра, только теперь эндокринолог, – меня вообще не обследовали. Это был его инстинктивный диагноз. Я верю только данным, и поэтому после консультации я взяла себя в руки и постаралась отвлечься от мыслей от смерти в 42 года по примеру дяди. Я не знала, что мне теперь делать. Но зато я знала, что у нас нет доказательств. Мне нужна была пробирка с доказательством. Биопсия. Докажите, что у меня лимфома, поэтому что этого не может быть. Вы, врач, можете ошибиться. Что, если у меня всего лишь проблема с щитовидкой, а вы поставили мне неверный диагноз?

Я цеплялась за эту надежду.

В моем случае для того, чтобы получить точный диагноз, понадобилось сдать около 12 разных анализов. Кажется, что это очень много, но я сейчас подробно обо всем расскажу.

Вначале мне сделали жидкую биопсию в кабинете врача. Это та самая процедура, во время которой врач берет иглу и несколько раз протыкает лимфоузел. Он пытается извлечь клетки определенного типа. Они называются клетками Рид-Березовского-Штернберга. Та жидкая биопсия дала отрицательный результат. Врач позвонил мне уже на следующий день. Он проявил доброту, ускорив анализ. Я помню, как ждала, когда мне позвонят и скажут, рак у меня или нет. Я вела чуть ли не самое важное совещание в своей жизни. В помещении присутствовало около 14 управляющих партнеров и два руководителя агентств. Я демонстрировала слайды и вводила их в курс дел.

Я буквально знала – потому что в моей жизни все так

происходит, – что телефон зазвонит именно в те 20 минут, которые были выделены на мою речь. Так и произошло. И я почти дождалась перехода на голосовую почту – вот как я относилась к собственному здоровью. Просто не хотелось прерываться в тот момент, когда все меня внимательно слушали. Вместе с тем что-то внутри воспротивилось моему желанию пренебречь важной вестью – и я, извинившись, вышла из аудитории. Путь до двери казался самой долгой дорогой в жизни.

Я держу в руках вибрирующий телефон. Выйдя из аудитории, я нажимаю кнопку ответа, и врач сообщает мне, что биопсия дала отрицательный результат. В тот момент я впервые испугалась не того, что у меня обнаружат какую-то лимфому, а того, что мне так и не поставят диагноз. Начался февраль, и мне действительно было очень плохо. Я с трудом выдерживала рабочий день. Никогда еще не чувствовала себя настолько слабой и усталой. К тому времени я похудела на четыре с половиной килограмма. Думаю, к двум часам дня мое лицо становилось серовато-желтым, потому что коллеги спрашивали, все ли со мной хорошо. С меня спадали брюки – приходилось цеплять на пояс зажимы для бумаг.

У меня была какая-то серьезная болезнь, и после звонка я испугалась того, что никто не сможет поставить мне диагноз и что я буду бесконечно ходить туда-сюда, от терапевта к специалисту и обратно.

К счастью, эндокринолог оборвал поток моих пугающих мыслей и сказал: “Да, результат отрицательный, но я считаю, что он ложноотрицательный. Я назначил вам операцию на завтра на 14:30. Приходите, потому что я все еще уверен, что у вас лимфома Ходжкина. Я вас прооперирую, извлеку лимфоузел, и мы разрежем его на две половины”.

Оглядываясь назад – уже после того, как я изучила тонну справочной литературы и прожила этот опыт, – я уже не удивляюсь тому, что жидкая биопсия дала отрицательный результат. В одном лимфоузле всего лишь около четырех клеток Рид-Березовского-Штернберга, и потому вероятность найти одну из них методом случайного тыка иглой стремится к нулю. Разумеется, результат оказался отрицательным. Теперь я это понимаю. Возможно, мое знание пригодится кому-нибудь еще.

Вот почему вы выступаете за хирургическую биопсию?

Клеток Рид-Березовского-Штернберга при лимфоме Ходжкина очень мало. Если вы хотите, чтобы вам поставили диагноз, а врач доволен отрицательным результатом жидкой биопсии, обязательно настаивайте на проведении настоящей биопсии. Это хирургическая процедура, во время которой врач извлекает лимфоузел и разрезает его надвое.

Всем, у кого предположительно обнаружили лимфому, я советую лечь на хирургическую биопсию. Она позволяет диагностировать лимфому Ходжкина со 100%-ной точностью.

Расскажите о том, как вам поставили диагноз.

На следующий день я приехала в больницу. Я считала, что стала жертвой гипердиагностики. К тому же я боялась и нервничала, потому что, повторюсь, раньше мне не приходилось оперироваться. Все было для меня в новинку. Я ожидала, что результат будет однозначно отрицательный. Технически мне поставили диагноз “лимфома Ходжкина” в тот момент, когда меня выкатывали на каталке из операционной. Я еще не отошла от анестезии.

Я просто помню, как эндокринолог склонился над каталкой в то время, пока меня катили по коридору, и взволнованно произнес: “Я нашел их. Я так и знал. У вас лимфома Ходжкина”. Тон его голоса не соответствовал серьезности ситуации. А я была настолько не в себе после анестезии, что никак не могла соотнести его волнение с диагнозом. И таким же тоном спросила: “Мне что, радоваться? Или печалиться? Это хороший результат?”

Как вы восприняли диагноз?

В некотором смысле я испытала облегчение: мы наконец-то выяснили, чем я болела. С другой стороны, я не понимала, что значит этот диагноз, но осознавала, что это худшее, что может случиться со мной в этот жизненный период. Я сразу же начала думать: “Моя жизнь кончена. Я ничего не могу с этим поделать. У меня нет права выбора. Моя жизнь повернула совсем не в ту сторону. Что же будет с работой? Как все это повлияет на мои отношения с парнем?”

И все это в тумане анестезии. Мне было очень страшно. Я лежала в палате реабилитации, то засыпая, то просыпаясь, и пыталась проснуться окончательно, потому что анестезия подействовала на меня очень сильно. Один раз, проснувшись, я обнаружила, что медсестра гладит меня по волосам. Она знала, что я получила дурные известия. После этого я опять уснула. Затем, проснувшись в очередной раз, я увидела, что в ногах сидит – тогда мой парень, теперь мой муж. Он держал руку на моей лодыжке. После этого я вновь провалилась в туман.

Когда я наконец очнулась, подумала: “Видимо, уже можно уйти из больницы”. Мой молодой человек сказал, что все будет хорошо. Я начала плакать – и не могла остановиться. Мы ушли домой. Дома было почему-то тихо и спокойно. Нам было очень грустно. Андрей все твердил мне, что со мной все будет хорошо, что мы с этим справимся. Это был первый момент абсолютного спокойствия. Я наконец-то выяснила, что со мной не так.

На следующее утро мы безуспешно пытались попасть в больницу и найти онколога. Ведь я уже знала свой диагноз. Я чувствовала себя просто ужасно. Мне казалось, что врач сразу назначит мне лечение, и что все пройдет, и что мне больше не о чем будет беспокоиться. Все действительно вернется на круги своя. Я наконец выздоровею.

Я обратилась к тому эндокринологу, который провел биопсию. Я спросила: “Хорошо, а что дальше? У нас есть диагноз, какой протокол? Как мне лечиться? Потому что мне нужно выздороветь. Дайте мне таблетки. Я знаю, что существуют препараты химиотерапии. Мы справимся с этой болезнью на раз-два”. Я знала, что благодаря научному прогрессу побочные эффекты химиотерапии стали вполне терпимыми. И потому думала: “Возможно, со мной вообще ничего не случится. Может, у меня даже волосы не выпадут”.

И врач сказал: “Что ж, советую вам найти онколога. Я не смогу больше ничем вам помочь. Моя работа состоит в том, чтобы поставить диагноз. Затем большинство людей сами выбирают себе специалистов и лечащего врача. Обычно консультируются не с одним, а с двумя – а иногда даже с тремя – разными онкологами. Если Вы хотите получить максимально эффективное лечение советую посмотреть Вам на Израиль или Германию”.

В Ихилов я чувствовала себя комфортно, так как знала, что эти врачи лечили – и спасли – многих онкобольных. Мне было спокойнее оттого, что пациентов была не горстка, а три сотни. Если учесть, скольких людей они лечили, можно сделать вывод, что именно здесь врачи обладают наибольшим опытом, знают, как поступать в самых разных ситуациях, предусматривают все побочные эффекты и риски. Я чувствовала себя уверенно. Знала, что если вдруг странно отреагирую на лечение (и, конечно же, это со мной случилось), на телефоне всегда кто-то есть, и я могу попасть на прием к специалисту, отправив простое сообщение по электронной почте или позвонив сотрудники международного отдела.

Вот как я организовала свое лечение в Израиле. Тем, у кого нет доступа к таким медицинским услугам, я бы порекомендовала лечиться по направлению. Лично я, однако, захотела бы узнать, лечил ли этот врач кого-либо из моих знакомых – и хорошо ли все прошло. Я бы захотела убедиться в его высокой квалификации. Если вы лечитесь в маленькой клинике, знайте: протокол лечения лимфомы Ходжкина очень прост и ясен. Вам не нужно решать кучу вопросов, которые возникли бы, например, при диагнозе “рак молочной железы”.

Думаю, в эмоциональном плане я бы спокойно лечилась и в менее крупной клинике. Возможно, в такой я бы даже смогла установить более близкие отношения с врачом. Просто очевидно, что в крупном медицинском центре у вас есть доступ к большему количеству ресурсов.

Почему вы сменили больницу?

Диагноз мне поставили в областной больнице. После этого я лечилась у профессора Моше Инбар в медицинском центре Ихилов. Мне несказанно повезло: Инбар руководит программой лечения лимфомы в центре Сураски. Он известен на весь мир. Я не могла поверить в свою удачу – мне повезло лечиться у этого врача и его группы экспертов! У них идет полная программа лечения лимфомы, со специализацией на лимфоме Ходжкина и других видах лимфомы, с учетом разных стадий. А еще эти врачи добиваются действительно невероятных показателей выживаемости и ремиссии. Поэтому повторюсь: мне очень повезло у них лечиться.

Мой лечащий врач активно проводит клинические испытания и исследования на мировом уровне. В то время, пока я у него лечилась, он узнал о результатах испытания блеомицина – того самого препарата, который фигурирует под буквой “B” в схеме “ABVD”. Если убрать блеомицин из инфузий посреди курса, это никак не повлияет на вероятность ремиссии. А ведь именно этот препарат сильнее остальных вредит легким. Врачу удалось сохранить мне нормальное дыхание и объем легких за счет того, что он убрал блеомицин – и причем без вреда для моей ремиссии. И все благодаря тому, что он постоянно занимается научной работой.

Лечение и побочные эффекты

Опишите визуализирующие исследования перед терапией.

Перед началом лечения нужно пройти ряд диагностических процедур. Это основной этап диагностики. Но не беспокойтесь. Ваш лечащий врач наверняка назначит вам процедуры одну за другой. Вам проверят сердце и легкие, сделают несколько снимков. Я прошла всю диагностику буквально за пару дней. Врач назначил процедуры так, чтобы они шли одна за другой, и я просто провела один или два дня в больнице, переходя из отделения в отделение. Это самый удобный вариант. Поэтому, если вам предстоит комплексная диагностика, лучше попросить врача составить для вас плотное расписание процедур.

Из всех диагностических тестов самым интенсивным и нервирующим для меня оказалось исследование методом ПЭТ/КТ. Во время ПЭТ/КТ вам делают инъекцию радиоактивной жидкости. Звучит дико, но эта жидкость подсвечивает вас как новогоднюю елку на сканере и позволяет врачу осмотреть всю лимфатическую систему, включая увеличенные лимфоузлы. Именно эта процедура помогает определить стадию заболевания. Если увеличены лимфоузлы в грудной клетке, это первая или вторая стадия. Если увеличенные лимфоузлы видны по всему телу, это третья или четвертая стадия.

Мне даже удалось избежать биопсии костного мозга, которую в норме назначают с целью определения стадии. Мой врач был абсолютно уверен, что у меня уже четвертая стадия, поэтому биопсию мы пропустили. Так что я ничего не могу сказать о биопсии костного мозга. Знаю только, что это последний этап диагностики. После него назначают лечение лимфомы Ходжкина в Израиле. Подготовительные тесты позволяют убедиться в том, что ваш организм достаточно здоров и крепок для того, чтобы выдержать терапию. Именно в таких словах мне объяснили все это специалисты. Стало немного страшно, потому что только тогда я начала понимать, насколько интенсивным будет лечение.

Опишите схему вашего лечения.

Так как у меня обнаружили лимфому Ходжкина четвертой стадии, изначально мне назначили восемь циклов химиотерапии. В итоге, однако, я перенесла 12 циклов, так как в середине лечения врачи сделали снимок и, по всей видимости, не нашли того, что ожидали. Меня это очень обеспокоило.

Онколог помог мне справиться с тревожностью. Он сказал: “После восьми циклов с вами все будет хорошо. Болезнь уйдет. Но я знаю, что вы достаточно молоды, а ваш организм достаточно крепок для того, чтобы выдержать полную терапию. Она гарантирует, что болезнь не рецидивирует в будущем. Я не думаю, что это произойдет даже после восьми циклов, но двенадцать дают нам гарантию”.

Его слова меня успокоили. К тому же я действительно ухаживала за своим телом на протяжении всех циклов химиотерапии.

Опишите процесс инфузии.

Я ложилась в стационар каждые две недели, по вторникам. Мне ставили капельницы. Сама инфузия занимала около четырех часов. К этому времени добавлялись два часа подготовки и час постинфузионного мониторинга.

Если посчитать все, на одну инфузию уходило около семи часов. Многое зависело от занятости центра инфузионной терапии. Повторюсь: я лечилась в очень крупной больнице, при которой функционировал большой центр инфузионной терапии. Приходилось проводить там очень много времени, но я брала с собой обед и книги. Так проходил каждый цикл. Мной поочередно занимались три медсестры, поэтому я познакомилась со всеми тремя. Еще можно было посидеть с друзьями которыми я там обзавелась.

Первая капельница стала для меня настоящим испытанием. Именно в тот момент я осознала всю серьезность ситуации и поняла, что меня ждет впереди. Раньше мне никогда не ставили капельницы. Даже с витаминами.

В прошлом мне не приходилось ничего вводить в вену. После первого – красного – раствора (“A”) у меня появлялся металлический привкус во рту. После второго начиналось жжение. К тому моменту, когда нужно было вливать третий препарат, я шла в туалет, и моча флюоресцировала оранжевым из-за первого лекарства. И, наконец, последний препарат вызывал легкое головокружение. Но после него во рту не было странного привкуса.

В первый раз я сильно испугалась. Со мной была мама. Вначале мне просто вводили препараты в вену, потом поставили порт. Я чувствовала сыворотку в венах, и это было очень неприятно. Я вообще гиперчувствительна к подобного рода вещам; не у всех возникает такое же чувство. Первую капельницу мне ставила пожилая медсестра, которая как бы руководила отделением. Она настоятельно порекомендовала мне поставить порт перед следующей капельницей. Дело в том, что внутривенная химиотерапия разрушает внутреннюю оболочку вен. И это плохо. Она сказала, что порт помогает бороться с этим явлением.

Какие у вас были побочные эффекты после химиотерапии?

После первой инфузии я страдала от головокружения и слабости. После каждой капельницы тот, кто сидел со мной, провожал меня до дома, и я просто забиралась в постель. В течение трех дней мое состояние напоминало жуткое похмелье. И все это повторялось каждые две недели. Пожалуй, легче всего описать мое тогдашнее состояние как предобморочное.

Даже чистка зубов отнимала все силы. Помню, как мне приходилось опираться на мойку и переводить дыхание даже после такого простого действия, как надевание брюк. Все эти три дня нужно было отдыхать. Меня немного тошнило. Один раз меня вырвало – как ни странно, перед ужином. После этого тошнота прошла.

Разные люди переносят химиотерапию по-разному, но мои врачи однозначно выписали мне полный набор противорвотных препаратов, антацидов и всего остального. В какой-то момент на моей прикроватной тумбочке собралось 12 флаконов с рецептурными лекарствами. С худшими побочными эффектами – тошнотой и бессонницей – вполне можно справиться.

Против лимфомы Ходжкина мне назначили схему ABVD. Большинство побочных эффектов появилось после второй инфузии.

Я никогда не сталкивалась с побочными эффектами такого масштаба. Но, разумеется, и химиотерапию мне раньше не назначали. Я видела людей, лечившихся от рака, и это пугало. Тем не менее, я поняла, что нужно помочь своему телу пережить этот период, в тот момент, когда после пробуждения часть моих волос осталась на подушке. Это случилось после второй инфузии. Волосы лежали на моем уголке дивана, прилипли к куртке со стороны спины. Я с этим смирилась. Я ожидала, что они начнут выпадать.

Чего я не ожидала, так это того, что я начну забывать слова. Я поняла, что нужно делать все, что в моих силах, для того, чтобы пережить ближайшие шесть месяцев терапии. Пусть рак забирает мои волосы, пусть химиотерапия вызывает тошноту. Пусть. Я смирилась. Но я не отдам слова.

Я с трудом заканчивала предложения. Слова как будто вертелись на кончике языка, но я никак не могла их произнести. А ведь я всегда любила писать, и моя устная речь всегда была очень выразительной. И именно в то время, когда мне нужно было донести до людей, как я себя чувствую, у меня отобрали мои главные инструменты. Это было для меня просто непостижимо.

Что помогало бороться с побочными эффектами?

Для меня очень важно было добиться более высокого качества сна, засыпать вовремя, меньше страдать от тревожности, просто уменьшить тревогу с показателя “восемь” до “трех”. Совершенства, разумеется, не добиться, но все это помогало мне и с медицинской точки зрения.

Улучшить работу желудка мне помогли клюквенный сок и газированная вода. Я пила из винных бокалов – они придавали обстановке оттенок роскоши. Подобные ухищрения помогали хотя бы на минутку почувствовать, что у меня сегодня день спа, а не инфузии. На следующий день я просто много спала.

Чтобы тошнота и беспокойство прошли побыстрее, а химиотерапия перестала пагубно воздействовать на организм, я каждые день принимала получасовые ванны с английской солью. И не просто с небольшим количеством английской соли. Я сыпала в ванну примерно по четыре стакана. Это гомеопатическое средство. Если добавить в воду четыре стакана английской соли и пачку пищевой соды, получится так называемая шаманская ванна. Она обеспечивает мощный детокс-эффект. Мне это очень помогало.

Я провела эксперимент. Если принимать такие ванны каждый день, тошнота, затуманенность сознания и ядовитая тяжесть, которая наваливалась на меня после каждой инфузии, исчезали на сутки раньше. Если у вас есть возможность провести детокс и заставить препараты химиотерапии быстрее пройти через организм, обязательно воспользуйтесь этой возможностью.

Еще для того, чтобы чувство похмелья ушло поскорее, я пила очень много воды в первые три-четыре дня после капельницы. Я действительно пила очень много. Мне все время хотелось воды. Когда меня начинало тошнить после инфузии, я заставляла себя выпить литр воды. Даже если мне не хотелось. Но честное слово, если я не пила, на следующий день мне становилось гораздо хуже. Это еще один способ заставить химиотерапию пройти через организм, вымыть препараты. Пусть лекарства сделают свое дело и уйдут. Худшее, что вы можете сделать, – это позволить им застаиваться в вашем теле. Клюквенный сок, ванны с английской солью, вода – эти три вещи сыграли огромную роль в моей борьбе с побочными эффектами химиотерапии.

Для того, чтобы справиться с побочными эффектами, вы обратились к комплементарной медицине.

В то время я просто решила делать все, что хотя бы в теории могло бы мне помочь. Начала с консультаций с нутриционистом и натуропатом. Они помогли мне организовать правильное питание и выбрать подходящие пищевые добавки.

Разумеется, такой подход обеспечил мне беготню по всему Нью-Йорку в поисках чудесных целительных техник.

Некоторые методы мне помогли, другие оказались бесполезными. Но в итоге я разработала для себя новую философию в смысле отношения к себе и своему телу. А самое главное – я научилась слушать свое тело. У нас всех хорошо получается отключать свой внутренний голос и делать то, что нам кажется правильным. Чувствовать себя так, как нам кажется правильным.

Химиотерапия отобрала у меня такую возможность. Она продемонстрировала мне, что мы живем не для этого. Если чересчур долго игнорировать свой внутренний голос, ты забываешь о том, кто ты такой и куда ты направляешься. Внезапный поворот судьбы – рак – подарил мне новое самоощущение.

Опишите выпадение волос.

Волосы начали активно выпадать примерно после второй или третьей инфузии. В период между третьей и пятой я уже вовсю лысела.

Мне было страшно терять волосы. В этот период они были длинные и светлые. Я не мыслила своего образа без них. Больше всего я боялась того, что люди, видя, как у меня выпадают волосы, станут по-другому меня воспринимать. Что друзья будут иначе на меня смотреть. Что незнакомцы в продуктовом магазине, стоя за мной очереди, будут видеть, как волосы падают с моей головы на куртку.

Помню, что у меня выработалась привычка вытирать коврик для йоги, потому что в позе “собака, смотрящая вниз” волосы падали прямо на руки. В конце концов они начали выпадать непрерывно, и я собирала их по всей квартире. Буквально подбирала клочья волос с дивана, с раковины, с пола в ванной комнате. Собирала их с полотенца, чтобы не увидел Мэтт. Я знала, что ему все это тоже причиняет боль.

Примерно после четвертой капельницы я решила отрезать волосы. И так как я немного впадаю в крайности, я придумала сбрить их сзади машинкой. В итоге я пошла в кафе пообедать с друзьями и завязала волосы в тугой пучок, чтобы они все остались на голове. Мы разделили на пятерых бутылку шампанского и отправились в парикмахерскую. Я сказала: “У нас будет праздник. Лекарства работают, а значит – волосы долой”.

Потом я сказала мастеру: “Давайте просто сбреем их машинкой. У меня вот какая ситуация. Я морально готова”. Мастер была очень добра и обращалась со мной очень ласково. Она даже дала мне совет: “Давайте вначале сделаем короткую стрижку, а потом уже сбреем волосы окончательно. Не хочется, чтобы вас шокировали изменения”.

Как вы справились с выпадением волос с эмоциональной точки зрения?

Это была трансформация сразу в нескольких смыслах. Потеря волос изменила то, какой я видела себя в зеркале. Она изменила то, как смотрели на меня другие люди. Вначале я думала, что облысение из-за рака и этот цыплячий пушок на голове внешне превращали меня в сломленное, больное, слабое, несчастное существо.

Я не осознавала, что люди видели меня совсем другой. Люди видят храбрость, они видят крутость. Я жалею, что не осознала этого раньше и что так сильно беспокоилась о переменах во внешности.

Мое самовосприятие полностью изменилось. Глядя на фотографии, сделанные в то время, я понимаю, что я выглядела отлично. Я действительно казалась сильной. Я так этим горжусь. Поэтому, прошу вас, воспринимайте выпадение волос как символ надежды. Нужно постараться это принять. Все пройдет, и волосы отрастут. Это был весьма познавательный опыт с точки зрения личностного развития. Я извлекла из него большую пользу.

Качество жизни

Вы советуете как можно скорее обратиться за помощью.

В моем случае лечение началось очень тяжело. Я почему-то думала, что после постановки диагноза можно пролечиться быстро и без последствий. Я ошибалась. Поэтому я советую всем, кто лечится от рака, собрать всех своих близких и дать им работу. Пусть сидят на телефоне. Вы будете сильно уставать. Знайте, что все скоро закончится. После того, как вы начнете лечение, оно превратится в рутину, и вам станет легче. Но для этого нужно вначале собраться с силами.

повлияла на мою фертильность.

В частности, схема ABVD не имеет ничего общего с риском бесплодия. Мой онколог, доктор Инбар – очень опытный специалист по лечению лимфомы. Он сказал, что если у меня возникнут проблемы с зачатием или иные нарушения по части фертильности, это произойдет вне связи с химиотерапией. Никто из его пациенток не испытывал подобных проблем после лечения. Думаю, это хорошие новости для больных лимфомой Ходжкина.

Что оказалось в лечении наихудшим?

Для меня наихудший этап в лечении наступил тогда, когда оно подошло к концу. Знаю, что это звучит странно. На самом деле я на протяжении шести месяцев буквально заставляла себя переходить от одной капельницы к другой, от одной хирургической процедуры к следующей. И когда терапия наконец закончилась, моя лодка как будто разбилась о берег. Лечение завершилось. Я осталась без сил.

Да, я испытывала облегчение оттого, что рак побежден. И примерно неделю предавалась чистейшему восторгу. Затем вернулась тревожность. Я знала, что нужно взять себя в руки и вернуться к привычной жизни. И по какой-то причине мне было страшно оттого, насколько сильно борьба с раком изменила меня. Я не могла контролировать то, как рак влиял на мою жизнь, на мой мозг, на мое физическое тело и на мое эмоциональное состояние.

Я не знала, кто она такая – моя новая личность. А ведь через два месяца мне предстояло вернуться к работе. Чувствовалось, будто у меня есть два месяца на выздоровление, а потом – все. Все закончится. Ты здорова, ты хорошо себя чувствуешь, продолжай жить. Казалось, будто онколог отправил меня домой на механической коробке передач, хотя я умею ездить только на автоматической. У меня появилось абсолютно новое тело с совершенно другим набором проблем.

Странных проблем. Например, у меня не получалось засыпать по ночам. Это приобретенный навык. Мы приобретаем его в младенчестве. По непонятной причине у меня никак не получалось заснуть. Наверно, так я провела целую неделю – в основном бодрствуя, с трудом засыпая, возвращаясь к одним и тем же мыслям и страдая от тревожности, – перед тем как осознала, что нужно изменить свою жизнь. Нельзя так бояться перемен. Я понимала, что нужно вернуться к работе, но перед этим нужно было признать, насколько весь этот опыт меня изменил.

Я поняла, что даю себе слишком мало времени на примирение с тем, что изменилось. А после травмы такого масштаба примириться с собой просто необходимо. Я осознала, что не могу сохранить свою зону комфорта, не могу сделать вид, как будто ничего не произошло.

Что вы посоветуете другим людям?

Если у вас есть время на выздоровление, на отдых, на размышления о том, что же все-таки с вами произошло, воспользуйтесь им. Это подарок судьбы. Не нужно восстанавливать ровно ту жизнь, какая у вас была до лечения и до болезни. Она все равно будет другой. И это нормально. Не все в жизни должно подчиняться планированию.